Неточные совпадения
Старушка хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою, вышла
из комнаты. У меня немного защемило в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение ехать было сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор отца с матушкой. Они говорили о
вещах, которые заметно не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для
дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет дорога?
А сзади солдат, на краю крыши одного
из домов, прыгали, размахивая руками, точно обжигаемые огнем еще невидимого пожара, маленькие фигурки людей, прыгали, бросая вниз, на головы полиции и казаков, доски, кирпичи, какие-то дымившие пылью
вещи. Был слышен радостный крик...
Очень пыльно было в
доме, и эта пыльная пустота, обесцвечивая мысли, высасывала их. По комнатам, по двору лениво расхаживала прислуга, Клим смотрел на нее, как смотрят
из окна вагона на коров вдали, в полях. Скука заплескивала его, возникая отовсюду, от всех людей, зданий,
вещей, от всей массы города, прижавшегося на берегу тихой, мутной реки. Картины выставки линяли, забывались, как сновидение, и думалось, что их обесцвечивает, поглощает эта маленькая, сизая фигурка царя.
Захотелось сегодня же, сейчас уехать
из Москвы. Была оттепель, мостовые порыжели, в сыроватом воздухе стоял запах конского навоза,
дома как будто вспотели, голоса людей звучали ворчливо, и раздирал уши скрип полозьев по обнаженному булыжнику. Избегая разговоров с Варварой и встреч с ее друзьями, Самгин днем ходил по музеям, вечерами посещал театры; наконец — книги и
вещи были упакованы в заказанные ящики.
«Наша баррикада», — соображал Самгин, входя в
дом через кухню. Анфимьевна — типичный идеальный «человек для других», которым он восхищался, — тоже помогает строить баррикаду
из вещей, отработавших, так же, как она, свой век, — в этом Самгин не мог не почувствовать что-то очень трогательное, немножко смешное и как бы примирявшее с необходимостью баррикады, — примирявшее, может быть, только потому, что он очень устал. Но, раздеваясь, подумал...
Не дай Бог, когда Захар воспламенится усердием угодить барину и вздумает все убрать, вычистить, установить, живо, разом привести в порядок! Бедам и убыткам не бывает конца: едва ли неприятельский солдат, ворвавшись в
дом, нанесет столько вреда. Начиналась ломка, паденье разных
вещей, битье посуды, опрокидыванье стульев; кончалось тем, что надо было его выгнать
из комнаты, или он сам уходил с бранью и с проклятиями.
Он даже усмехнулся, так что бакенбарды поднялись в сторону, и покачал головой. Обломов не поленился, написал, что взять с собой и что оставить
дома. Мебель и прочие
вещи поручено Тарантьеву отвезти на квартиру к куме, на Выборгскую сторону, запереть их в трех комнатах и хранить до возвращения из-за границы.
Барыня обнаружила тут свою обычную предусмотрительность, чтобы не перепились ни кучера, ни повара, ни лакеи. Все они были нужны: одни готовить завтрак, другие служить при столе, а третьи — отвезти парадным поездом молодых и всю свиту до переправы через реку. Перед тем тоже было работы немало. Целую неделю возили приданое за Волгу: гардероб,
вещи, множество ценных предметов
из старого
дома — словом, целое имущество.
Свадьба была отложена до осени по каким-то хозяйственным соображениям Татьяны Марковны — и в
доме постепенно готовили приданое.
Из кладовых вынуты были старинные кружева, отобрано было родовое серебро, золото, разделены на две равные половины посуда, белье, меха, разные
вещи, жемчуг, брильянты.
Намерения его преодолеть страсть были искренни, и он подумал уже не возвращаться вовсе, а к концу губернаторской поездки вытребовать свои
вещи из дому и уехать, не повидавшись с Верой.
Только он раз вышел, а мальчик вскочил из-за книги да на стул: пред тем на шифонерку мяч забросил, так чтоб мячик ему достать, да об фарфоровую лампу на шифонерке рукавом и зацепил; лампа-то грохнулась, да на пол, да вдребезги, ажно по всему
дому зазвенело, а
вещь дорогая — фарфор саксонский.
Еще к нам пришел
из дома мальчик, лет двенадцати, и оба они сели перед нами на пятках и рассматривали пристально нас, платья наши,
вещи.
Из всех
вещей, бывших в
доме, Нехлюдов взял только письма и это изображение.
— Да, я знаю. Я уехал
из дома. Мне велико, одиноко, скучно. А мне ничего этого не нужно, так что ты возьми это всё, т. е. мебель, — все
вещи.
— Ах, самую простую
вещь, Сергей Александрыч… Посмотрите кругом, везде мертвая скука. Мужчины убивают время, по крайней мере, за картами, а женщинам даже и это плохо удается. Я иногда завидую своему мужу, который бежит
из дому, чтобы провести время у Зоси. Надеюсь, что там ему веселее, чем
дома, и я нисколько не претендую на него…
1 июля прошло в сборах. Лошадей я оставил
дома на отдыхе,
из людей взял с собою только Загурского и Туртыгина.
Вещи свои мы должны были нести на себе в котомках.
Оказалось, что, действительно, все
вещи и платья остались у нее, кроме пары простеньких золотых серег да старого кисейного платья, да старого пальто, в которых Верочка пошла
из дому.
Уцелев одна
из всей семьи, она стала бояться за свою ненужную жизнь и безжалостно отталкивала все, что могло физически или морально расстроить равновесие, обеспокоить, огорчить. Боясь прошедшего и воспоминаний, она удаляла все
вещи, принадлежавшие дочерям, даже их портреты. То же было после княжны — какаду и обезьяна были сосланы в людскую, потом высланы
из дома. Обезьяна доживала свой век в кучерской у Сенатора, задыхаясь от нежинских корешков и потешая форейторов.
К тому времени мы уже видели немало смертей. И, однако, редкая
из них производила на нас такое огромное впечатление. В сущности… все было опять в порядке
вещей. Капитан пророчил давно, что скрипка не доведет до добра.
Из дому Антось ушел тайно… Если тут была вина, то, конечно, всего более и прямее были виновны неведомые парубки, то есть деревня… Но и они, наверное, не желали убить… Темная ночь, слишком тяжелый дрючок, неосторожный удар…
— И прекрасно! И волшебно! — суетился обрадованный Лихонин. — Иди и сейчас же заяви хозяйке, что ты уходишь отсюда навсегда. И
вещи забери самые необходимые. Теперь не то, что раньше, теперь девушка, когда хочет, может уйти
из публичного
дома.
Покуда происходила в
доме раскладка, размещение привезенных
из Уфы
вещей и устройство нового порядка, я с Евсеичем ходил гулять, разумеется, с позволения матери, и мы успели осмотреть Бугуруслан, быстрый и омутистый, протекавший углом по всему саду, летнюю кухню, остров, мельницу, пруд и плотину, и на этот раз все мне так понравилось, что в одну минуту изгладились в моем воспоминании все неприятные впечатления, произведенные на меня двукратным пребыванием в Багрове.
У нас в
доме была огромная зала,
из которой две двери вели в две небольшие горницы, довольно темные, потому что окна
из них выходили в длинные сени, служившие коридором; в одной
из них помещался буфет, а другая была заперта; она некогда служила рабочим кабинетом покойному отцу моей матери; там были собраны все его
вещи: письменный стол, кресло, шкаф с книгами и проч.
Ведь он тогда же все ее
вещи приказал
из дому выкинуть или сжечь, чтоб ничто и не напоминало про нее у нас.
Я воображаю, что ему смутно представлялись дорогою многие весьма интересные
вещи, на многие темы, но вряд ли он имел какую-нибудь твердую идею или какое-нибудь определенное намерение при въезде на площадь пред губернаторским
домом. Но только лишь завидел он выстроившуюся и твердо стоявшую толпу «бунтовщиков», цепь городовых, бессильного (а может быть, и нарочно бессильного) полицеймейстера и общее устремленное к нему ожидание, как вся кровь прилила к его сердцу. Бледный, он вышел
из коляски.
Прибыв в пустой
дом, она обошла комнаты в сопровождении верного и старинного Алексея Егоровича и Фомушки, человека, видавшего виды и специалиста по декоративному делу. Начались советы и соображения: что
из мебели перенести
из городского
дома; какие
вещи, картины; где их расставить; как всего удобнее распорядиться оранжереей и цветами; где сделать новые драпри, где устроить буфет, и один или два? и пр., и пр. И вот, среди самых горячих хлопот, ей вдруг вздумалось послать карету за Степаном Трофимовичем.
— Я поеду, но меня тут две
вещи беспокоят: во-первых, наш мальчуган; при нем, разумеется, останется няня, а потом и ты не изволь уходить
из дому надолго.
Однажды он после продолжительного мистического бодрствования, чтобы рассеять себя, вышел
из дому и направился в поле, где почувствовал, что чем далее он идет, тем проницательнее становится его умственный взор, тем понятнее ему делаются все видимые
вещи, так что по одним очертаниям и краскам оных он начал узнавать их внутреннее бытие.
— Прочтите!.. Это отличнейшая
вещь!.. Сюжет ее в том, что некто Елецкий любит цыганку Сару… Она живет у него в
доме, и вот описывается одно
из их утр...
С тех пор"молодой человек"неотлучно разделяет наше супружеское счастие. Он проводит время в праздности и обнаруживает склонность к галантерейным
вещам. Покуда он сидит
дома, Матрена Ивановна обходится со мной хорошо и снисходит к закладчикам. Но по временам он пропадает недели на две и на три и непременно уносит при этом енотовую шубу. Тогда Матрена Ивановна выгоняет меня на розыски и не впускает в квартиру до тех пор, пока"молодого человека"не приведут
из участка… конечно, без шубы.
Но однажды хозяин привёл его в
дом, где было собрано бесчисленное количество красивых
вещей, удивительное оружие, одежды
из шёлка и парчи; в душе мальчика вдруг всколыхнулись забытые сказки матери, радостно вздрогнула окрылённая надежда, он долго ходил по комнатам, растерянно мигая глазами, а когда возвратились домой, спросил хозяина...
Все
вещи разложены были на красном сукне и местами перемешаны с горшками роскошнейших цветов; некоторые томы
из библиотеки Николя, более красивые по переплету, были расставлены на полках и этажерках; около дюжины довольно плохих масленых картин, подаренных стариком Оглоблиным для розыгрыша в лотерею и привезенных в грязном, закоптелом виде
из его деревенского
дома, были Жуквичем заново покрыты лаком и вставлены в новые золоченые рамы.
На каждой
из вещей, которые Елена увидала у него в номере, начиная с нового большого чемодана до толстого клетчатого пледа, лежавшего на диване, ей кинулся в глаза отпечаток европейского изящества и прочности, и она при этом невольно вспомнила сейчас только оставленный ею богатый
дом русского вельможи, представлявший огромные комнаты, нелепое убранство в них и грязь на всем.
Все шло отлично; но тут случилось нечто совершенно не предусмотренное.
Из дому я не захватил ничего съестного и теперь испытывал муки настоящего голода. Раньше мне не случалось голодать никогда, и я не подозревал, какая это ужасная
вещь. А
дома чай со сливками, разные вкусные «постряпеньки», наконец, целый обед… Чтобы утолить голод, я пил воду, но это не помогало. Вода в реке была теплая и с каким-то травяным привкусом. Николай Матвеич посматривал на меня и загадочно улыбался.
«Прошу вас к будущему четвергу приготовить все брильянтовые, хозяйственные и усадебные
вещи по составленной после смерти вашего мужа описи. Я намерен принять и приступить к управлению имением, а равным образом прошу вас выехать
из усадьбы, в которой не считаю нужным, по случаю отсутствия вашей дочери, освещать, отапливать
дом и держать горничную прислугу, чтобы тем прекратить всякие излишние расходы, могущие, при вашей жизни в оной, последовать
из имения малолетней, на каковое вы не имеете никакого права.
Михайло Егорыч, очень естественно, вышел
из себя и сказал сгоряча жене, чтоб она оставила его
дом, и Анна Павловна, воспользовавшись этим, убежала к своему любовнику, захвативши с собою все брильянтовые
вещи, с тем чтобы бежать за границу, — самое удобное, как известно, место для убежища незаконных любовников.
Ему по временам то становилось немножко легче, то опять на него наваливала хандра и беспокойство, — он не вовремя уходил
из дома и не вовремя возвращался, сердился за пустяки и не обращал внимания на
вещи крупного значения.
Множество карет, дрожек и колясок стояло перед подъездом
дома, в котором производилась аукционная продажа
вещей одного
из тех богатых любителей искусств, которые сладко продремали всю жизнь свою, погруженные в зефиры и амуры, которые невинно прослыли меценатами и простодушно издержали для этого миллионы, накопленные их основательными отцами, а часто даже собственными прежними трудами.
С этим новым, открывшимся во мне, талантом прибыл я в
дом, привезя с собою и гусли, ставшие моею собственностью чрез мену на одну
вещь из одеяния. Хорошо. Вот я, не говоря ничего, и внес их в маменькину опочивальню. Они подумали, что это сундучок, так, ничего — и ничего себе… Но надобно было видеть их изумление и, наконец, радость, восторг, исступление, когда я, открыв гусли, начал делать по струнам переборы, дабы показать, что я нечто на гуслях играю.
— Да так, разные слова, самые обидные, и все по-русски, а потом стал швырять
вещи и стулья и начал кричать: «вон, вон
из дома — вы мне не по ндраву!» и, наконец, прибил и жену и баронессу и, выгнав их вон
из квартиры, выкинул им в окна подушки, и одеяла, и детскую колыбель, а сам с старшими мальчиками заперся и плачет над ними.
Это была какая-то горячка, какое-то лихорадочное метание
из клиники в клинику, с лекции на лекцию, с курса на курс; как в быстро поворачиваемом калейдоскопе, перед нами сменялись самые разнообразные
вещи: резекция колена, лекция о свойствах наперстянки, безумные речи паралитика, наложение акушерских щипцов, значение Сиденгама в медицине, зондирование слезных каналов, способы окрашивания леффлеровых бацилл, местонахождение подключичной артерии, массаж, признаки смерти от задушения, стригущий лишай, системы вентиляции, теории бледной немочи, законы о
домах терпимости и т. д., и т. д.
Я знаю, нужно бы всех выселить
из зараженного
дома, забрать все
вещи, основательно продезинфицировать отхожее место и все жилище…
— Я все знаю, — повторила я глухо, — слышишь ты это? Я была в Башне смерти и видела краденые
вещи и слышала уговор увести одну
из лошадей моего отца. Завтра же весь
дом узнает обо всем. Это так же верно, как я ношу имя княжны Нины Джаваха…
Не жаль ей этого домика, хотя в нем, благодаря ее присмотру, все еще свежо и нарядно. Опрятность принесла она с собою
из родительского
дома. В кабинете у мужа, по ту сторону передней, только слава, что «шикарно», — подумала она ходячим словом их губернского города, а ни к чему прикоснуться нельзя: пыль, все кое-как поставлено и положено. Но Север Львович не терпит, чтобы перетирали его
вещи, дотрагивались до них… Он называет это: «разночинская чистоплотность».
Он помнил, как у отца в деревне, бывало, со двора в
дом нечаянно влетала птица и начинала неистово биться о стекла и опрокидывать
вещи, так и эта женщина,
из совершенно чуждой ему среды, влетела в его жизнь и произвела в ней настоящий разгром.
Дом его опечатали, к княгине Байтерековой драгунский капитан приезжал: все
вещи княжны Тростенской пересмотрел, какие письма от жениха к ней были, все отобрал, а самой впредь до указу никуда не велел
из дома выезжать.
— Что за беда, что взял. Никакого сраму нету, никто не знает. Что ж, что взял, ведь у нас же воруют. Сколько
вещей разворовали. Я на отместку, на убылое место. У нас таскают, а мы что за святые, что не смей. Другие могут, а мы нет? Не
из дому тащу, а в
дом.
В
доме графа уже была готова роскошная квартира. Все было отделано заново. Ни одной
вещи не было перенесено
из его холостой квартиры.
Хозяева тех
домов, в которых было много оставлено свезенных
из других
домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех
вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы
из разных
домов свезли
вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дòма те
вещи, которые у него найдены.
Тетка переменяет вид и заводит песни веселые и уносящие душу стремлениями к
дому — она сообщает, как за сестру девочки жених
из торговцев сватается и как всему этому легко бы статься, но только у невесты платья с спаньей нет. А как «спанье» шьется — это девочка знает. Не важная бы
вещь учредить «спанье» — да не на что. Самого незначительного дела не достает, а через это можно упустить большое счастье!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского
дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские
вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный
из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.